Если бы на нас теперь шёл вражий корабль, с него давно быуже летела певчая смерть, так что сидеть бы нам, скорчившись, за щитами, моя жестрела не досягнула бы двух саженей… сажени…

Неразлучное громовое колесо толкнуло в ключицу: пора! Воткорабль припал левым бортом к воде, вознося правый; в бою он закрыл бы нас, далприготовиться; лодья начала выпрямляться, я вскочила, оттягивая тетиву доправого уха; нашла глазами скакавший бочонок и выпустила подряд все три стрелы…проследила за их полётом, увидела торчащими, обрадовалась… и запоздалосмекнула, что расторопный враг утыкал бы меня, как ежа. Хорошо, если быпозволил метнуть вторую стрелу. Куда уж там третью…

Плотица вновь развернул корабль, догоняя бочонок. Я виноватождала: воевода, внимательно следивший за нами, станет учить нескладёх,подаривших Морскому Хозяину ладные боевые стрелы, а с ними меня, неосторожную.Он ведь не пощадит и не понадеется, что в бою буду умней. Вотрёт, как едкуюмазь. Вождь повернулся к Плотице и указал рукой против ветра, звеневшего в снастяхна разные голоса:

– Чайки кружатся… глянем, что там такое.

Я брезгливо подумала, что там скорее всего был дохлыйтюлень, разбухший, обезображенный тлением и клювами прожорливых птиц.

– Падаль какая-нибудь, – проворчал кормщик, топчапалубу упрямой деревянной ногой. Вождь ничего не ответил. Парни выловилибочонок, Плотица гаркнул, прокашлявшись:

– Поворот!..

Мы кинулись по местам: ребята – хватать тугие концы, нестибьющееся ветрило на левый с правого борта, а я – из-под ног паршивым котёнком,не ровён час, помешаю. К парусной работе, как и к веслу, меня близко неподпускали. Того гляди, впутаюсь долгой косой в смолёные ужища, подставлюголову под катящийся бегунок, ручки белые намозолю… что было мне – обижаться?Или опять радоваться, что срама миную?

А всё же не зря люди звали Мстивоя Ломаного воеводой. Мыиздали поняли, что это был совсем не тюлень. Качался в воде обрубок бревна,способный удерживать на плаву человека. Потом я разглядела верёвку и двепривязанные руки. Время от времени руки напрягались и жестоким усилиемвытягивали к поверхности голову. Чайки бросались с криками, пытаясь клевать.Человек хватал ртом воздух пополам с водой, и голова снова тонула. Привязанныйне замечал ни галдевших птиц, ни нашего корабля. Он ничего вокруг уже незамечал.

Наверное, кто-то решил подарить его Морскому Хозяину, как ячёрного петуха. Только я не мучила птицу, прежде чем утопить. Тут мне сталожутко и холодно, и кто-то другой, склонный всё примерять на себя, толкнул меняв бок: так же сделают и с тобой, когда попадёшь в плен. А прежде ещё всёотнимут, что можно отнять у связанной девки. Ой мне!..

…Знать, о Морском Хозяине подумали все. Воевода хмуропромолвил:

– С Богами здешними я сам толковать стану, когдаосерчают. А хуже будет, про нас скажут: струсили.

Корабль прошёл мимо бревна, и три молодца, быстро скинуводежду, с ножами в зубах перебрались через борт. Двое стали рубить путы, атретий обхватил человека поперёк живота. У того был привязан тяжкий камень кногам. Этот камень едва не повлёк обоих на дно, когда пали верёвки. Упорен,знать, и на диво силён был незнакомец, коль до сих пор успевал взнимать себя ксвету… другое дело, и вождь повернул корабль как раз вовремя. Да что говорить.

Лодья описала круг и приблизилась осторожно, на вёслах.Крепкие руки втащили на палубу всех четверых. Трое кметей были с головы до пяткрасны от холодной воды и жгучего ветра. Спасённый лежал на гладких досках,мучительно выгнувшись, раскинув окостенелые ноги, беспомощное нагое телоказалось мертвенно-серым, как скудная лесная земля. Он не открывал глаз, норуки по-прежнему судорожно сгибались, он запрокидывал голову, ударяясь о палубузатылком, и с лютым хрипом скалил ровные зубы: он был давно без сознания и всёещё погибал в воде между тонущим камнем и плавучим бревном… Пока мы смотрели,он вздрогнул, и выпяченные рёбра перестали подниматься и опадать.

Сугубого приказа нам не понадобилось! Тот не кметь на лодье,кто тут растеряется. Двое припали на колени и начали сдавливать ему грудь, непозволяя сердцу умолкнуть. Мутная вода истекла из уст человека… Я вобрала всебя побольше воздуху, обняла губами его рот и с силой вдунула в горло. Это былмолодой великан, сотворённый для праздника бытия: как позволить, чтобы ушёл свесёлого пира, чуть пригубив? Он так яростно сражался со смертью – и разрешитьему, уже спасённому, вдруг взять умереть? Ну нет. Слишком могучая жизнь обиталавнутри холодного тела, ей надо было лишь немного помочь. У меня начало темнетьв глазах от глубоких вдохов и выдохов, но вот губы затрепетали, широкая грудь самавобрала воздух, и человек закашлялся и застонал, заскрёб пальцами доски. Теперьнадо было согреть его и дать отлежаться. Случись всё это около суши, можно былобы ещё присыпать землёй, возвращая на время в праматеринское лоно… Чтоподелаешь, берег давно пропал вдалеке. Ребята вынули из-под палубы два хорошихмеховых одеяла и дали мне толстую варежку. Я всунула в неё ладонь и началатереть человека, гоня по жилам и жилочкам отяжелевшую кровь.

Он был красивый, хотя и очень замученный. Как раз такоелицо, какое могло бы нравиться мне: гордое, резкое, напрочь лишённое слащавойдевичьей нежности. Крепкие скулы, прямой нос и тёмные брови над сомкнутымиглазами, как крылья. Если бы ещё не серый налёт страдания, старивший иискажавший лицо… Я подумала, какими будут глаза, когда у него хватит силподнять наконец ресницы, прилипшие к худым мокрым щекам? И как он выглядит,когда улыбается? И что делать, если он захочет мне улыбнуться?

Мне вдруг стало совестно смотреть на него и показалось,будто меня застали за чем-нибудь нехорошим. А ведь на самом деле я лишьспросила себя: а если этот чужой, из моря вынутый человек как раз окажется Тем,кого я всегда жду?..

Я сменила уставшую руку и продолжала тереть. Я не знаю, подслушалли неподвижно лежавший мои тайные мысли, но мне уже казалось – подслушал, имстилась ниточка между нами, готовая связаться маленьким узелком, и было стыднои боязно, и подступала тоска. Наверное, с этим, как с Посвящением: нетерпеливождёшь, а пришёл срок – хотя на денёчек бы отложить!..

Плотица и воевода весь день чередовались возле правила. Впрежних малых походах они ставили у руля каждого молодого кметя, дажеменя, – мало ли что может случиться, ходишь на корабле, умей всё. Мыдоспевали по-разному, иных суровый Плотица награждал подзатыльником. Мне такихнаград не перепадало, и я не знала, что думать: щадил меня, девку? Или жевправду что получалось?.. Я, конечно, мечтала думать, что получалось. Но стоилоподойти к правилу истинному умельцу, и сразу делалось ясно, в чём разница, когокорабль слушался едва-едва, а кого радостно и с охотой. Вот и теперь за полднячерез борт не плеснуло ни единого разу.

Вызволенный зашевелился только под вечер, когда полнебаобняла медленная заря, а ветер начал стихать. Вождь тотчас велел затеплить втрюме маленький очажок. Чуть погодя и вправду раскрылись мутные, ничего непонимающие глаза… Блуд подал мне глиняную чашку. Волнуясь, я устроила головучеловека у себя на коленях, и он потянулся губами и принялся глотать горячий,добротно сваренный мёд. Живая краска выступила наконец сквозь серую кожу… Блудсказал: